— У тебя кто-то есть на стороне? Я уже три месяца не вижу твоей ласки! Да что там ласки — тебя самого редко вижу.
Михаил оторвался от экрана телефона, задумался, будто переводил слова жены на человеческий язык. Вздохнул и только потом ответил:
— Катя… Опять за своё? Работа, нервы… Хотел просто поужинать спокойно.
— Ешь, никто не мешает. Ложку у тебя не отбираю. Просто мне надоело жить с тобой как с соседом по квартире.
Екатерина села на противоположный край стола, взяла мандарин из вазочки и стала его чистить. Сердце сжималось от тревоги. Как тут не переживать, если муж словно забыл о её существовании?
Михаил молча доел картошку с котлетой, не поднимая глаз, отнёс тарелку к раковине.
Вечер тянулся в гнетущей тишине.
— Когда мы в последний раз вместе что-то смотрели? — не выдержала Катя. — Я уже забыла, как ты говоришь. Забыла, как ты выглядишь без телефона в руках. И твой гараж мне осточертел.
Он пожал плечами.
— А что смотреть-то? Твой «Иван Васильевич» в сотый раз? Прихожу — ты уставшая. Или сама в телефоне, или Даша не спит. Не до кино.
— Тебе «не до кино» уже пять лет!
В её голосе был не только гнев, но и надежда. Вдруг наконец услышит? Но Михаил упёрся в раковину, не оборачиваясь.
— Катя, мы не молодожёны. Ты думала, у нас вечная страсть будет?
— У моих же родителей получается! Тридцать пять лет вместе. До сих пор обнимаются, гуляют, смеются!
— Может, я просто устал от этих вечных упрёков? Не думала об этом?
Катя хотела ответить, но он резко развернулся, схватил ключи и вышел. Дверь захлопнулась так, что куртка на вешалке качнулась. Всё ясно. Опять гараж.
Так было не всегда. Раньше они смеялись до слёз под старыми советскими комедиями, он гладил её волосы, называл «солнышком» и наливал чай с лимоном, даже если валился с ног от усталости.
А потом наступила беременность.
Катя набрала пятнадцать килограммов, ходила в мешковатых платьях, волосы собирала в хвост. Все силы уходили на Дашу: ночные кормления, пелёнки, колики. Она уговаривала себя — надо просто потерпеть. Но «немного» растянулось на годы.
Михаил всё чаще задерживался, вечера проводил в гараже — с инструментами, машиной, своими мыслями. Сначала Катя оправдывала его: устал, ему нужно отдохнуть.
Потом начала винить себя. Перестала быть прежней. Стала краситься к его приходу, включать музыку, готовить как в первые месяцы брака.
Но его взгляд больше не светился тем прежним обожанием.
Однако она заметила кое-что другое…
Сначала мелочи. Коврик в ванной влажный, хотя она первая вернулась домой. Салфетки на кухне кончились за день. Чашки не на своих местах. Подушка смята не так, как обычно. Можно было бы списать на забывчивость, если бы таких деталей не накапливалось.
Но одного подозрения мало. Пока.
Потом она нашла на подушке длинный тёмный волос. Не её. У неё рыжие. У Даши — светлые, короткие. Всё стало ясно.
Катя не кричала. Аккуратно убрала волос, выбросила. Вымыла руки, будто прикоснулась к чему-то грязному.
В конце концов купила камеру.
Спрятала её высоко, за книгами, рядом с пыльным искусственным цветком. Никто бы не заметил в утренней спешке.
Первые дни ничего. Пустая комната, солнечные зайчики на стенах.
Катя почти успокоилась.
Но однажды в обед она случайно проверила запись — и чуть не уронила чашку.
На её кровати сидела мать. Это ещё ничего, у неё были ключи. Но рядом — мужчина лет шестидесяти, в клетчатой рубашке. Лицо сначала не разглядеть, но он повернулся…
Не отец.
У Кати перехватило дыхание. Она впилась в экран. Мозг отказывался верить: может, ошибка, галлюцинация, подстава? Но мать смеялась, целовала его в щёку, а потом…
Катя выключила запись. Этого хватило.
Её родители всегда казались образцом. Отец называл мать «моя девочка», целовал руку при встрече. По субботам они смотрели «Голубой огонёк», по воскресеньям гуляли в парке. Держались за руки, смеялись.
Катя думала о них, когда ссорилась с мужем. Они были её маяком.
Теперь маяк погас.
Что делать с этим знанием?
Сказать Михаилу? Смешно. Придётся признаться в камере, слежке. Да и он тут ни при чём. Наоборот, теперь ей казалось, что зря на него сердилась.
Сказать матери? Как? «Мам, ты давно приводишь в мою постель чужого мужчину?»
Но хуже всего — отец. Добрый, доверчивый, с лучистыми глазами.
В тот день он зашёл к ней с веткой сирени.
— Посмотри, Катюш, какая красота. Маме отнесу — она любит сирень.
Он улыбался, не подозревая, что его мир рухнул.
Остались подруги. Катя долго не решалась написать. Боялась, что слова сделают правду осязаемой.
— Девочки, может, встретимся в «Берёзке»? Соскучилась… — наконец предложила она.
Они сидели за столиком, пили кофе с эклерами. Воздух пах ванилью, но теперь это казалось чужим.
— А вот если бы вам изменили… вы бы хотели знать? — вдруг спросила Катя.
Подруги замерли.
— Не знаю, — первая ответила Ольга. — Моя сестра развелась из-за этого. Говорит, лучше бы не знала.
— А я бы хотела, — твёрдо сказала Ирина. — Лучше правда, чем ложь.
Катя кивнула. Обе были по-своему правы.
Вечером, когда Даша смотрела «Ну, погоди!», а Михаил листал телефон, Катя вышла из дома.
Отец сидел на крыльце, чинил газонокосилку.
— Всё никак не пойму, в чём дело… — улыбнулся он. — Мамы нет, чай налью сам.
Катя села рядом. Помолчала.
— Пап… мне нужно тебе кое-что сказать. Ты должен знать.
Она рассказала. Без подробностей, но ясно.
Отец слушал. Потом закрыл глаза.
— Спасибо… А ты… как ты?
В тот вечер Катя едва сдержала слёзы. НеИ в тот момент она поняла, что правда, какой бы горькой она ни была, всё же лучше, чем ложь, отравляющая душу.
