Поезд привёз воодушевлённого планами Николая Семёновича в тихую деревушку, где ему суждено было провести лето и создать свои мемуары.
— Прибыл, знаете ли, увековечить воспоминания! — с достоинством объявил он молоденькой девушке, встречавшей его на перроне. Та оказалась хозяйкой домика, в котором ему предстояло жить.
— Есть, знаете ли, чем поделиться с потомками… — распаляясь от собственной значимости, Николай Семёнович говорил витиевато и то и дело поправлял парадный галстук.
Перед отъездом он тщательно уложил в чемодан лучшие летние костюмы, приобрёл шляпу, какую, по его мнению, непременно носит каждый литератор, и, главное, раздобыл старинную пишущую машинку. Современный ноутбук казался ему кощунством — истинное искусство требует клацания клавиш и лязга каретки.
Эту самую машинку сейчас и тащила, вспотев от усердия, хрупкая хозяйка, поспешно предложившая помощь. Николай Семёнович же степенно шел за ней по узкой тропинке, заросшей подорожником, и оглядывался, словно турист, впервые попавший в эти края.
Получив ключи от дома, который должен был стать «приютом вдохновения», он присел на скамью у крыльца. Раскидистая яблоня шелестела листвой, укрывая его седую голову от зноя. Такого покоя он не знал давно. Закрыв глаза, откинулся на спинку лавки.
«Не обманули, — подумал он. — Тишь да благодать…»
Внезапно над самым ухом раздалось оглушительное: «Ку-ка-ре-ку!» Он вздрогнул, очнувшись от блаженства. Кругом царила тишина, будто петушиный крик растворился в тёплом воздухе. «Устал с дороги», — решил старик, но вдруг кукареканье повторилось.
Обернувшись, Николай Семёнович увидел на заборе огромного петуха. Птица стояла гордо, словно царь в пурпурном оперении, а алый гребень, будто корона, венчал её голову.
— Бонифаааций! — донеслось издалека.
Петух в ответ гаркнул ещё громче и скрылся, оставив старика в изумлённом оцепенении.
Вечер Николай Семёнович потратил на распаковку вещей, скромный ужин и установку машинки. Устроив её на столе, он осознал, что не умеет ею пользоваться. «Но разве инженеру в прошлом такая задача не по плечу?» — успокоил он себя и, засыпая, пообещал начать работу с первыми лучами солнца.
«Ку-ка-ре-ку!» — вместо птичьих трелей или будильника в ушах прогремел петушиный клич, вырвавший его из сна. На подоконнике сидел тот самый Бонифаций, которого звала хозяйка. Минуту они молча смотрели друг на друга: петух — свысока, Николай Семёнович — с раздражением.
— Кыш! — махнул он рукой, но пернатый лишь презрительно цокнул клювом, прокричал в последний раз и исчез.
До будильника оставалось два часа, но сон пропал. Решив не терять время, старик отправился готовить кофе — как положено настоящим писателям.
Чайник вот-вот должен был закипеть, как вдруг за спиной раздалось: «Ко-ко-ко!»
На подоконнике сидела курица — крупная, пёстрая, с задорно сдвинутым гребнем. Она уставилась на него с немым вопросом.
— Ко-ко? — повторила она.
— Да ну тебя! — буркнул Николай Семёнович и отмахнулся полотенцем.
Курица фыркнула, спрыгнула и скрылась в кустах смородины.
— Ага, значит, соседи! — понял он, проследив её путь.
К вечеру решение навестить этих самых соседей созрело окончательно. Писать при закрытых окнах в жару было невозможно, но, едва он их распахивал, дом наполнялся кудахтаньем, квохтаньем и прочей птичьей какофонией.
На следующий день, облачившись в лучший костюм, Николай Семёнович постучал в соседскую калитку. Ему открылась пожилая женщина, вся — в светлом платье и белом фартуке, с лицом, сиявшим добродушием.
— Ах, это вы, новый сосед! — воскликнула она. — Я как раз собиралась к вам заглянуть!
— Благодарю, но меня уже посетили ваши птицы, — пробурчал он. Сегодня снова не выспался из-за Бонифация.
— Ах, мои курочки! — засмеялась соседка. — Они у меня любознательные!
«Сумасшедшая», — мгновенно заключил Николай Семёнович.
— Девочки любопытничают, а Бонифаций — охранник, — продолжала она. — Если интересуется, значит, проверяет, всё ли в порядке!
— В порядке?! — он еле сдержался.
— Ну да! Он же заботится о них.
Почувствовав, что вот-вот взорвётся, Николай Семёнович сквозь зубы процедил:
— Убедительно прошу держать ваших птиц подальше от моего участка!
Не дожидаясь ответа, он развернулся и ушёл.
Какое-то время куриные визиты прекратились, и работа пошла в полную силу.
Но затишье — предвестник бури.
Однажды, зайдя в свой «кабинет», Николай Семёнович увидел на стопке рукописей рыжую курицу с нагло заломленным гребнем. Он схватил веник, птица с кудахтаньем улетела, оставив на титульном листе «автограф».
— Я перережу всех ваших чёртовых птиц! — орал он соседке, едва та открыла калитку.
— Дуры?! — ахнула она, хватаясь за сердце.
— Самые что ни на есть! И у вас мозги куриные!
— Да вы сами дурак! — хлопнула калитка перед его носом.
— Куриная императрица! — крикнул он ей вслед.
«Вот так тишь да гладь… — устало опустился он на скамью. — С ума сойти!»
И, словно в подтверждение, за забором залился Бонифаций.
Когда куры снова начали наведываться, Николай Семёнович уже не удивлялся. Видимо, после злости пришло смирение.
Но сдаваться он не привык. День за днём он пробивался сквозь годы воспоминаний под аккомпанемент птичьего гама.
Наконец, работа подходила к концу. В приподнятом настроении он отложил финальную главу на послеобеденное время, поел картошки с маслом, прилёг…
Проснулся разбитым. В груди давило, но он не придал этому значения.
В каИ только спустя годы, перебирая пожелтевшие страницы тех самых мемуаров, Николай Семёнович с улыбкой вспоминал, как куриное царство стало для него не проклятием, а началом новой жизни.
