Это случилось в день свадьбы Гали нашей деревенской почтальонши.
Ох, какая же это была свадьба Не свадьба, а сплошное горе. Вся деревня собралась у клуба не праздновать, а судить. Стоит наша Галя, хрупкая, как тростинка, в простеньком белом платье, которое сама сшила. Лицо бледное, только глаза огромные испуганные, но упрямые. А рядом жених, Иван. Ивана у нас звали «Зэком». Вернулся он за год до этого из мест не столь отдалённых.
За что сидел никто толком не знал, но слухи ходили один страшнее другого. Высокий, угрюмый, молчаливый, со шрамом через щеку. Мужики здоровались с ним сквозь зубы, бабки детей от него прятали, а собаки, завидя, хвосты поджимали. Жил он на краю деревни, в покосившейся избушке, работал на самой тяжёлой работе той, за которую никто не брался.
И вот за этого-то человека выходила замуж наша тихая Галя, сирота, которую тётка вырастила.
Когда председатель их расписал и сказал казённое: «Можете поздравить молодых», в толпе никто даже не пошевелился. Гробовая тишина. Только ворона на берёзе каркнула.
И в этой тишине вперёд вышел двоюродный брат Гали, Серёга. После смерти родителей он считал её младшей сестрой. Подошёл, прямо в глаза ей посмотрел ледяным взглядом и прошипел так, чтобы все слышали:
Не сестра ты мне больше. С этого дня у меня нет сестры. Связалась с кем попало, род опозорила. Чтоб ноги твоей в моём доме не было!
Плюнул на землю у Ивановых ног и пошёл прочь, рассекая толпу, как танк. А за ним и тётка, губы поджав, потянулась.
Галя стояла, не шелохнувшись, только по щеке медленно скатилась одна слеза. Даже не вытерла. Иван взглянул на Серёгу волком, скулы заиграли, кулаки сжались. Я уж думала кинется. Но он вместо этого осторожно взял Галю за руку, словно боясь сломать, и тихо сказал:
Пойдём домой.
И они пошли. Вдвоём против всей деревни. Он высокий и мрачный, она хрупкая, в своём белом платьице. А им вслед летел злой шёпот и презрительные взгляды. У меня тогда сердце так сжалось, что дышать стало тяжело. Смотрю на них и думаю: «Господи, сколько же им сил понадобится, чтобы выстоять»
А началось всё, как водится, с пустяка. Галя разносила почту. Тихая, незаметная девушка. И вот как-то осенью, в самую распутицу, на неё у околицы напала стая бродячих псов. Она закричала, сумку выронила, письма в грязи рассыпались. И вдруг откуда ни возьмись появился Иван. Не закричал, не замахался. Просто шагнул к вожаку, огромному лохматому псу, что-то тихо сказал. И тот, представьте, хвост поджал и попятился, а за ним и вся свора.
Молча собрал размокшие письма, отряхнул и Гали подал. Она подняла на него заплаканные глаза, прошептала: «Спасибо». А он только хмыкнул, отвернулся и ушёл.
С того дня она стала на него смотреть иначе. Не со страхом, как все, а с любопытством. Стала замечать то, чего другие не хотели видеть. Как он старухе Аграфене, у которой сын в городе пропал, забор поправил. Молча, без просьб. Пришёл, сделал ушёл. Как телёнка из реки вытащил, который туда свалился. Как замёрзшего щенка подобрал и за пазуху домой унёс.
Всё это он делал тайком, словно стыдился своей доброты. А Галя видела. И её тихое, одинокое сердце потянулось к его такой же израненной душе.
Стали встречаться у дальнего родника, когда уже темнело. Он больше молчал, она рассказывала о своих нехитрых новостях. Он слушал, и суровое лицо его теплело. Как-то принёс ей цветок лесную фиалку, что в самых глухих местах растёт. Вот тогда она и поняла пропала.
Когда объявила родне, что за Ивана замуж идёт, крику было Тётка в слёзы, Серёга грозился его избить. А она стояла на своём, как солдатик оловянный. «Он хороший, твердила одно. Вы его просто не знаете».
И вот стали жить. Тяжело, впроголодь. С ним никто не хотел связываться, на постоянную работу не брали. Перебивались случайными заработками. Галя на почте копейки получала. Но в их старом доме всегда было чисто и уютно. Он ей полки смастерил, крыльцо починил, под окном цветничок разбил. И вечерами, когда он возвращался с работы, чёрный от усталости, садился на лавку, а она молча ставила перед ним тарелку горячих щей. И в этом молчании было больше любви, чем в самых красивых словах.
Деревня их не принимала. В магазине Гале могли недовесить или хлеб чёрствый подсунуть. Дети в их окна камнями кидали. А Серёга, завидев их, на другую сторону улицы переходил.
Так год прошёл. А потом случился пожар.
Ночь была тёмная, ветреная. Загорелся сарай Серёги, а ветер мгновенно перекинул огонь на дом. Вспыхнуло, как порох. Вся деревня сбежалась, кто с вёдрами, кто с лопатами. Люди мечутся, кричат, а толку мало. Пламя ревёт, столбом в небо бьёт. И тут жена Серёги, с младенцем на руках, закричала:
Танька там! Дочка в доме осталась!
Серёга рванулся к дверям, но из сеней уже пламя вырывалось. Мужики его держат: «Сгоришь, дурак!» А он бьётся, воет от бессилия.
И вот в этот самый момент, когда все замерли, через толпу прорвался Иван. Прибежал одним из последних. Лица на нём не было. Окинул взглядом дом, на секунду задержал взгляд на Серёге и, не говоря ни слова, облился водой из бочки и шагнул в самое пекло.
Толпа ахнула. Прошла целая вечность. Балки трещали, крыша рухнула. Уже никто не верил, что он выйдет. Жена Серёги на колени упала.
И вдруг из огня показалась чёрная, дымящаяся фигура. Это был Иван. Волосы обгорели, одежда тлела. В руках девочка, завёрнутая в мокрое одеяло. Сделал несколько шагов и рухнул, передав ребёнка женщинам.
Девочка жива была, только дыма наглоталась. А Иван Страшно было смотреть. Всё тело в ожогах. Я к нему бросилась, перевязываю, а он в бреду одно твердит: «Галя Галя»
Когда очнулся в медпункте, первое, что увидел Серёгу на коленях. Не шучу, на коленях! Молчал, только плечи тряслись, а по щекам редкие мужские слёзы. Взял Иванову руку, прижался к ней лбом. И этот поклон был красноречивее любых слов.
С того дня будто плотину прорвало. Сначала по капле, а потом и полноводной рекой хлынуло к ним людское тепло. Иван долго лечился, шрамы остались, но это были уже другие шрамы. Не клеймо преступника, а знак отваги.
Мужики всем миром их дом починили. Серёга стал Ивану ближе брата. То с крыльцом поможет, то сена привезёт. Жена его, Надя, то сметану Галине принесёт, то пирогов напечёт. И смотрели они на них с такой виноватой нежностью, будто пытались загладить старую обиду.
А через год-другой родилась у них дочка, Танюшка вылитая Галя. Потом сынок, Ванятка копия Иван, только без шрама.
Их дом, когда-то покосившийся, теперь полон детского смеха. И оказалось, что угрюмый Иван самый нежный отец. Придёт с работы, чёрный от усталости, а дети к нему обниматься. Он их на руки подхватит, к потолку подбросит, а они хохочут. А вечерами, когда Галя младшего укладывает, он с Танюшкой сидит, игрушки из дерева вырезает: лошадок, птичек. Руки грубые, а игрушки будто живые.
Как-то зашла к ним, давление Гали померить. А у них во дворе картина: Иван, могучий, велосипед Ванин чинит. Рядом Серёга, колесо держит. А мальчишки, Ваня и Серёгин сын, в песочнице возятся. Тишина, только молоток постукивает да пчёлы в цветах жужжат.
Смотрю на них слёзы наворачиваются. Вот он, Серёга, который сестру проклял, теперь плечом к плечу с «зэком» стоит. И нет между ними ни злобы, ни обиды. Только дело общее и дети, которые вместе играют.
Галя вышла на крыльцо, квас им поднесла. Увидела меня, улыбнулась. В её улыбке было столько счастья, что сердце защемило. Не ошиблась она. Пошла за своей душой наперекор всему и обрела всё.
Вот их дом, весь в герани. Иван, уже с сединой, Ваню дрова колоть учит. Танюшка, уже невеста, бельё развешивает. А в окне, где когда-то летели камни, теперь цветы цветут, и занавески всегда белые, как будто дом сам собой дышит чистотой. Деревня давно забыла, кто кем был помнит только, как Иван в огонь за ребёнком пошёл, а Галя как смотрела на него тогда, будто весь мир в нём был. И если кто спросит теперь, где счастье, покажут на этот дом, где любовь прошла сквозь огонь и не сгорела, а только сильнее стала.
