Новожена отца вынесла из дома всё, что принадлежало маме, пока я, Вероника, была на работе.
Верочка, ты меня слышишь? крикнула коллега, Марина, когда сдавать отчёт?
Что? отозвалась я, вглядываясь в экран. Ой, простите, Марина. К пятнице всё будет готово.
К пятнице? ухмыльнулась Марина, качнув головой. Уже же сегодня четверг! Ты в последнее время почти не появляешься. Всё изза этой Людмилы?
Я сжала кулаки под столом; лишь слово «Людмила» заставляло сердце сжиматься.
Не хочу об этом говорить, прошептала я.
Ты должна поговорить с отцом, придвинула стул Марина и наклонилась ближе. Он совсем сошёл с ума. Женился на ней через полгода после похорон мамы!
Восемь месяцев, исправила я машинально. Папа взрослый человек, он сам всё решает.
Именно поэтому не решает! Мужчины в его возрасте особенно уязвимы. А эта Людка молода, наверняка уже на наш счёт смотрит.
Внутри я понимала, что Марина права. Людмила была на восемнадцать лет моложе отца. Они познакомились в поликлинике, где она работала медсестрой, а папа тогда ещё возил маму на процедуры.
Мне пора, быстро собрав бумаги, я заявила. Договорились, что сегодня смогу уйти пораньше.
Иди, но обещай, что позвонишь, если чтонибудь случится, наставляла Марина, провожая меня к выходу.
На улицу падал мелкий октябрьский дождь. Я подняла воротник куртки и поспешила к остановке. До дома, где я жила в старой девятиэтажке на третьем этаже, оставалось минут двадцать на маршрутке и ещё пять пешком. После маминой смерти я хотела съехать, но зарплата была мала, а цены на аренду как в сказке: не протянешь и месяца. Папа уговорил меня остаться.
Верочка, не бросай меня одного, говорил он, без мамы я как без рук. Хочется, чтобы ты была рядом.
И я осталась: готовила, стирала, убирала, пыталась заполнить пустоту, оставленную мамой. А потом в наш быт ворвалась Людмила. Сначала папа лишь упоминал «приятную медсестру», потом стал дольше задерживаться на прогулках, а через полгода объявил, что женится.
Понимаешь, доченька, мне одна не справиться. Мне нужна женщина рядом. Твоя мама бы меня поддержала, сказал он.
Я молча вышла из комнаты и заперлась в своей. Плакала до рассвета в подушку. Свадьбу провели скромно, почти вовсе не пригласив меня. Я узнала об этом лишь тогда, когда отец привёл Людмилу домой с печатью в паспорте.
Знакомьтесь, это теперь моя жена, представил он.
Людмила была высокой блондинкой, крашенной помадой, с длинными ногтями; по виду ей можно было бы дать лет тридцать пять, хотя отец говорил, что ей сорок два.
Здравствуй, Верочка, протянула она руку. Надеюсь, мы подружимся.
Я приняла её холодную ладонь, прошла на кухню, где в углу стояла мамина любимая чашка с розочками. Взяв её, я налила себе воды, руки дрожали.
Первые недели Людмила вела себя осторожно: улыбалась, интересовалась работой, предлагала помощь. Я отвечала односложно, держась отстранённо, ведь нельзя было простить отца за столь поспешный шаг. Мама умерла совсем недавно, а он уже привёл новую.
Постепенно Людмила стала «обживаться»: переставила мебель, заменила шторы, купила новый сервиз и убрала мамин посуду в дальний шкаф.
Твоя мама, конечно, была со вкусом, говорила она, но всё это уже старье, надо обновить интерьер.
Я молчала. Что могла сказать? Квартира была отцовской, а я лишь гостья.
Через месяц начали намёки.
Верочка, тебе уже тридцать три, пора строить свою жизнь, а жить с родителями ну, ты понимаешь, начала Людмила.
Это мой дом, отрезала я.
Дом отца, поправила она мягко, а теперь и мой тоже.
Папа в этих разговорах молчал, будто оглох и ослеп. Он постоянно обнимал Людмилу за талию, называл её ласковыми именами. Я не узнавала в нём того сдержанного мужчину, с которым провела тридцать лет, живя в гармонии с мамой.
Вернувшись из автобуса, я ускорила шаг, хочется было скорее домой, снять мокрую обувь, выпить горячего чая. Может, папы не будет он обещал зайти к другу, тогда можно было бы сидеть на кухне, вспоминая маму.
Я постоянно думала о ней: как она пекла пироги с капустой, читала вслух вечерами, гладила меня по голове и говорила, что всё будет хорошо. Даже в болезни, когда врачи уже ничего не обещали, она улыбалась.
Не грусти, моя девочка. Я всегда с тобой, слышала я её голос.
Дойдя до квартиры, я сняла промокшие туфли, повесила куртку и вошла в свою комнату.
Там всё выглядело иначе. Кровать, шкаф, стол у окна оставались на месте, но исчезла мамина шкатулка, её вышитая салфетка, фотографии в рамках. Я бросилась к шкафу, открыла дверцы. На верхней полке раньше лежала мамина голубая шаль, а теперь её нет.
Нет, нет, нет задыхалась я, руки дрожали, перебирая вещи. Никакого халата, книг, альбома с фотографиями. Всё исчезло.
Выбежав в коридор, я вломилась в родительскую спальню и там тоже всё было убрано: духи, расческа, косметичка.
Что происходит? прошептала я.
Дверь отворилась, послышались голоса.
наконец избавились от этого хлама, говорила Людмила. Не понимаю, зачем хранить вещи покойников. Это нездоровая привязанность.
Ты права, милая, ответил отец. Нужно идти вперёд.
Я вышла в коридор, где они стояли у вешалки, снимая верхнюю одежду. Увидев меня, Людмила улыбнулась.
А, Верочка, ты уже дома. Мы тут порядок приводили, пока тебя не было.
Где мамины вещи? спросила я глухо.
Какие вещи? спросила она.
Всё её! Шкатулка, фотографии, книги, одежда! голос мой дрожал.
Людмила вздохнула, будто речь шла о мелочах.
Я вынесла их. Отдала в церковь, коечто выбросила. Верочка, твоя мама умерла больше года назад. Пора отпустить.
Ты что сделала?! крикнула я. Отец молчал, лишь глядел в сторону.
Папа, ты слышал, что она сказала? Она выбросила мамины вещи!
Верочка, не кричи, наконец заговорил он. Людмила права. Нельзя жить прошлым. Это нездоровая привязанность.
Нездоровая привязанность? не могла я поверить. Это память о маме! Это всё, что у меня осталось!
У тебя остались воспоминания, мягко сказала Людмила. Разве их недостаточно?
Верни всё обратно. Немедленно.
Боюсь, это невозможно. Контейнер уже вывезли.
Какой контейнер?
Ну, мусорный, пожала плечами Людмила. Там было много хлама, старых платьев, пожелтевших бумаг. Я оставила только несколько фотографий, они в шкафу.
Я подошла ближе, Людмила отступила.
Ты не имела права, тихо произнесла я.
Я здесь хозяйка. И у меня полное право решать, что оставить, а что выбросить.
Ты не хозяйка! Ты чужая! крикнула я.
Верочка! отец впервые повысил голос. Немедленно извинись. Людмила моя жена, и ты обязана её уважать.
Уважать? Ту, что выбросила всё, что напоминает о маме?
Твоя мама умерла, сказал он холодно. Пора принять.
Как ты можешь так говорить? Вы прожили вместе столько лет! Она родила меня!
Хватит, отмахнулся он. Я устал от твоих намёков, от твоего молчания, от того, как ты смотришь на Людмилу. Я имею право быть счастливым.
За счёт памяти о маме?
Память здесь ни при чём. Я люблю Людмилу. Хочу жить с ней. Если тебя это не устраивает
Он не досказал, но я всё поняла.
Хорошо, сказала я. Я съеду.
Верочка, подожди, вмешалась Людмила. Никто тебя не выгоняет. Давай установим правила. Это наш дом, дом твоего отца и мой. Ты можешь здесь жить, но должна уважать наши границы.
Какие границы? устало спросила я.
Не лезть в нашу спальню, не трогать мои вещи, не превращать квартиру в музей памяти матери.
Отец избегал моего взгляда.
Ладно, кивнула я. Как скажешь.
Я вернулась в свою комнату, закрыла дверь и села на кровать, обхватила голову руками. Плакать не хотелось, вместо слёз была ледяная пустота.
Вспомнила мамины вещи: шкатулку, в которой я каждый вечер доставала кольца и брошки, альбом с фотографиями с дачи, её ароматные куклы. Всё было выброшено, словно мусор.
Вышла к окну, на улице стемнело, редкие прохожие спешили под зонтами. Где-то в мусорном контейнере на Невском проспекте, дом 32, лежали мамины вещи, перемешанные с отбросами.
В дверь постучал отец.
Верочка, можно? спросил он.
Я не ответила, но дверь приоткрылась, он вошёл.
Доченька, давай поговорим.
О чём? спросила я, не оборачиваясь.
Людмила хотела, как лучше. Она просто хочет обустроить дом, сделать его уютнее.
Выбросив всё, что напоминает о маме?
Отец вздохнул.
Верочка, я знаю, тебе тяжело. Мне тоже было трудно. Но жизнь продолжается. Я встретил Людмилу, и она дала мне шанс снова почувствовать себя живым. Разве это плохо?
А мама? Ты её уже забыл?
Нет, конечно! Я помню Наташу, помню каждый день, проведённый вместе. Но она уже не вернётся, и я не могу жить в вечной трауре.
Я встала, подошла к шкафу и нашла три фотографии: мама с отцом на свадьбе, мама в саду в соломенной шляпе, мама, державшая меня на руках.
Я позвонила своей подруге Марине.
Слушай, могу у тебя переночевать? спросила она сразу встревоженно.
Что случилось? спросила Марина.
Расскажу, когда приеду. Можно? я ответила.
Марина приняла меня, где её ждёт рыжий кот, согревший меня теплом. Мы сидели, я рассказывая о том, как Людмила выбросила всё.
Она просто хозяин, говорила я, но без мамы я ничего.
Марина поддержала меня, сказав, что память о маме живёт в сердце, а не в вещах.
Мы позвонили в управляющую компанию «Жилсервис», уточнили, что мусорный контейнер уже вывезли на полигон, вернуть вещи невозможно.
Я приняла это, но горечь осталась.
Вечером Людмила написала: «Давай встретимся, поговорим». Я согласилась, встретилась с ней в кафе у бывшей булочной.
Спасибо, что пришла, сказала она, улыбаясь.
Я пришла, но не планирую задерживаться, ответила я.
Разговор был коротким. Людмила объяснила, что чувствует себя чужой в собственном доме, что хочет уважения. Я говорила, что не была её врагом, но больно видеть, как быстро папа забыл маму. Мы договорились, что она больше не будет выбрасывать вещи, а я постараюсь принять её.
Я вернулась к отцу, который встретил меня у двери.
Верочка, я рад, что ты дома, обнял меня. Прошу прощения, я не должен был позволять Людмиле выбрасывать мамины вещи.
Он достал небольшую коробку, в которой хранил бусы из янтаря, мамин кулонбабочку, записную книжку и письма.
Я спас их, пока Людмила уже собиралась вынести, сказал он.
Слёзы, которые я сдерживала весь день, наконец вышли наружу. Отец обнял меня, и мы сидели, пока чайник не остыл.
Поздно вечером Людмила зайшла в мою комнату.
Это твоя мамина брошь? спросила она, указывая на бабочку.
Да, ответила я.
Я действительно не хотела тебе больно, призналась она. Прости.
Мы посмотрели друг в друга, и в её глазах я увидела искренность.
Хочу, чтобы мы стали хотя бы знакомыми, сказала Людмила.
Может быть, ответила я, не зная, что будет дальше.
Жизнь продолжалась. Острая боль со временем превратилась в глухую печаль. Я ходила на работу, возвращалась домой, старалась не замечать чужого присутствия в квартире. Отец был счастлив, Людмила держала дистанцию.
Но иногда, вечером, я доставала коробку с мамиными вещами и тихо плакала, ощущая, как мама, будто рядом, шепчет, что всё будет хорошо. Память не умирает; даже если вещи исчезнут, остаются воспоминания и любовь.
