Рожать надо как можно скорее, проскрипела баба Маша, спуская ноги со скрипучей кровати.
Бабе Маше уже семьдесят семь лет, и она почти забыла, что такое молодость, но внук и правнучка толкали её незримо, иногда подгоняя тростью:
Если останешься синим чулком, будешь вспоминать старость, а тогда уже будет поздно.
Вдруг баба Маша опустилась, перестала подниматься, начала шутить над домочадцами, будто бы громко вопрошая: «Зачем я вас, змей, растила, чтобы спали до обеда?», и в половине седьмого утра кухонные кастрюли зазвенели, как колокола в полночной Москве.
Семейство насторожилось.
Бабушка, спросила пятилетняя правнучка Алёнка, а ты почему перестала ругаться на нас?
Так помирать собралась, срок, девочка, срок, вздохнула баба Маша, будто бы предвкушая не только уход, но и какойто странный свет над её борщом, который теперь варить уже не умела.
Алёнка бросилась к скрывающейся родне на кухню.
У бабушки сурок сдох! бросила она отчёт о только что проведённой разведке.
Какой сурок? поднял брови глава семейства, старший сын Владимира Ильича, будто Черномор из сказок, и будто бы ветер шептал над его плечами.
Старый, наверное, пожала плечами Алёнка. Ей было не ведомо, что за зверь, если бабушка его ей никогда не показывала.
Старшие переглянулись.
На следующее утро к дому вошёл собранный, сдержанный врач, с портфелем, в котором мерцал пятнадцать рублей.
Чтото бабушке нездоровится, поставил он диагноз.
Ясен пень, хлопнул Владимир Ильич руками по бедрам, а то как бы мы вас назвали!
Врач задумчиво посмотрел сначала на него, потом на его жену.
Возрастное, безапелляционно сказал он. Но серьёзных отклонений не вижу. В чём проявляются симптомы?
Она перестала указывать, как варить обед и ужин! Всю жизнь тыкала носом, говорила, что у меня руки не оттуда растут, а теперь на кухню даже не заходит, упал голосом сказала жена Владимира Ильича, сама уже почти бабушка.
На общем семейном совете с врачом решили, что это тревожный знак. Усталые от переживаний, они легли спать, будто провалились в бездонную бездну.
Ночью Владимир Ильич проснулся от знакомого шороха тапок, но на этот раз звук был не настойчивый, а будто шёпот ветра.
Мам? прошептал он, выходя в коридор.
Ну, без церемонии донёсся голос из темноты.
Ты чего?
Да, думаю, пока вы спите, к Мише Петрову сбегаю на свидание, будто бабушка вновь нашла себя, в туалет я, куда ещё!
Сын включил свет на кухне, закипел чайник и сел за стол, обхватив голову руками.
Оголодал? спросила бабушка, стоя в коридоре.
Да, жду тебя. Что это было, мам?
Баба Маша подошла к столу.
Уже пятый день сижу в комнате, начала она, и вдруг голубь в окно бац! Примета к смерти, я думаю. Лёгла, ждала день, второй, третий А сегодня проснулась посреди ночи и подумала: «А не пошла бы эта примета к лешему на поляну, чтобы я прожигала жизнь под простынями?» Налей чай, погорячее и покрепче. Три дня с тобой, сын, не разговаривали нормально, наверстаем.
Владимир Ильич лёг спать в половине пятого утра, а баба Маша осталась на кухне готовить завтрак ведь нужно самой всё сделать, иначе эти белоручки и накормить детей нормально не смогут.
