ЧУЖИЕ ПИСЬМА
Термос был старый, советский, с вытянутой стеклянной стенкой и потускневшим от частых чисток покрытием. Он пришёл из тех времен, когда в дачном уголке, у распухшего под жарой столика, собиралась местная молодёжь, помня о мамином щи с квашеной капустой. Почему именно термос, а не чайник? Мать считала, что в нём чай дольше держит вкус и тепло. Детям было всё равно они приходили ради пирожков.
Варвара тихо открутила кликнувшую железную крышку, чувствуя каждую кромку старой резьбы, и налила до краёв чашку, в которой плескалось мутное голубое пятно, будто забытый василек. Чашка, ровесница термоса, и мельхиоровая ложка с царапинами от гвоздя, которым пятилетняя Варвара пыталась отшлифовать пятно, эти предметы из дома в Суздале были для неё тем мостом, что связывает с прошлым. До Суздаля пятнадцать тысяч вёрст, до детства тридцать лет назад
Варвара отодвинула к себе коробку свежих писем, принесённых дежурным, и начала быстро перелистывать конверты, пока не нашла нужный. На нём чётко читался почерк: «Василенко Андрею Петровичу (лично в руки)». Но «лично в руки» не сбывалось сначала с содержимым должен был ознакомиться инспектор Белозёрцев, и лишь потом он передавался получателю. Варвара была цензором тюремных писем.
Эту редкую должность ей подарила поздняя свадьба. Муж Николай Павлович Белозёрцев, начальник колонии, серьёзный и надёжный человек, не знал, как занять тоскующую по дому жену. В посёлке, кроме тюрьмы, были только фельдшерский пункт и почта. Школу закрыли, детей сотрудников возили в районный центр на автобусе. Белозёрцеву предлагали работу учителя и служебную машину, но плохое здоровье не позволяло ездить по ухабам. Дети у Белозёрцевых не было. После полугода без работы Варвара согласилась читать сочинения не школьные, а тюремные. Сначала исправляла ошибки, потом училась их игнорировать. Чтение чужих писем казалось подглядыванием в чужую замочную скважину, но со временем её привычка притупила чувство вины. В письмах Варвара искала запрещённые темы, шифры, преступные замыслы, а иногда и ненормативную лексику, которую в тюремных переписках только недавно разрешили использовать в художественной литературе. Чтото она стирала, чтото передавала психологу, а коечто в оперативный отдел. Работа превратилась в рутину, отгоняющую надоедливые мысли. Но однажды в руки цензора попало странное письмо.
***
Тем же утром, после ссоры с мужем изза разбитого кофе, она безмолвно смыла с плиты густую кляксу, залила доверху старый термос, бросила машину и отправилась на работу пешком.
Сухой, безснеговый ноябрь тянул по замёрзшей земле сухие листья. Оставшиеся дрожали под ветром, словно ожидая своей участи. По ту сторону железной дороги мрачнел безлёдный лес. Всё вокруг промёрзло. Варвара знала: как бы ни оделась, всё равно замёрзнешь. Поэтому термос всегда был с ней.
Кивнув дежурному, Белозёрцева прошла через КПП, поднялась по гулкой лестнице на второй этаж, открыла холодный за ночь кабинет и, после первой чашки чая, погрузилась в привычную работу. В одном письме жена заключённого Телегина ругалась с мужем за тайно скрытые деньги. В другом дочь упрекала отчима в жадности. В третьем «заочная невеста» уговаривала своего «зайчика» подождать пару месяцев, не подозревая, что у него ещё две такие невесты в разных городах Письма были полны списков вложений, назиданий родственников, требований о разводе и скорой жене, уведомлений о беременности, угроз, обещаний, просьб и планов «новой жизни» после освобождения.
Отхлебнув из кружки, Варвара, будто ножом, вскрыла очередной конверт:
«Дорогой Андрюша! Сынок! Я люблю тебя и горжусь тобой! Пишет неизвестная мать. Знай, ты поступил, как настоящий мужчина. Твой отец сделал бы тоже. Мы в руках судьбы твоя сила стала фатальной для негодяя. Если бы ты прошёл мимо, могла бы погибнуть девушка, которую ты спас. Я молюсь за тебя и прошу Бога простить твой невольный грех. И ты молись, сын».
Варвара откинулась на спинку стула таких писем она никогда не читала. Обратный адрес оказался: Белгород, недалёко от Суздаля. Белозёрцева продолжила чтение, но уже иначе.
«Сынок, нашла твою тетрадку и уже переношу главы в компьютер. Плохо зрение, руки дрожат, кнопки путаются. Но я справлюсь. Ты можешь присылать рукописи, а я буду перепечатывать. Пиши дальше! Этот год пройдёт, жизнь продолжится».
Варвара отложила письмо кто может простить все грехи без исключения? Только любящая мать и Бог. А её, Варвару, прощать уже некому мамы три года нет. И себе прощения не хватает
Она высушила глаза и набрала номер тюремного психолога.
Фёдор Николаевич, есть ли чтонибудь о Василенко из третьего отряда?
Подождите, проверяю в трубке слышалось постукивание клавиш. Ничего, только первичная беседа. Василенко Андрей Петрович, 1970года рождения, статья109, осуждён на год, прибыл к нам две недели назад. Чтото в письмах не так? спросил психолог.
Нетнет, всё в порядке, запнулась Белозёрцева, не зная, как объяснить внезапный интерес. Поговорите лучше с Телегиным, он жену без денег оставил.
Хорошо, Лидия Сергеевна.
С тех пор Варвара стала ждать писем, но конверты летели только в одну сторону. Мать Василенко писала сыну о Сонечке взрослой дочери, передавая приветы, делясь старыми новостями, и всегда закрывала: «Я жду тебя, сынок. Я молюсь за тебя». Эта простая строка часто доводила Белозёрцеву до слёз. Варвара списывала их на усталость, стараясь заглушить сентиментальность делами.
***
Последние ноябрьские дни тянулись, а снега всё не было. Однажды за ужином Варвара спросила мужа, слегка подшофеованного от сытости:
Коля, скажи, мог бы ты за меня в тюрьму попасть?
Как это? Николай отложил вилку. Преступление в мою честь?
Не специально. Если бы меня на улице напали, ты бы защитил?
Кому ты нужна, старуха? покровительно постулил он. А что, если на нас нападут?
Если бы у нас была дочь и её взяли бы хулиганы
Снова ты о себе! раздражённо перебил он. У нас детей нет, успокойся. Заведи кошку?
Кошка к чему? растерялась Варвара. Я о другом спрашиваю! Если бы человек по109й статье был осуждён
У нас два отряда таких. И что? сказал он. Значит, благородство наказуемо?
В тюрьму попадают лишь те, чьё благородство приводит к смерти, наставительно сказал Николай. А что тебя привлек уголовный кодекс? Юристы собираются?
Достаточно, отмахнулась Варвара, собирая тарелки. Но всё же думай: если бы ты за меня пришёл и случайно убил когото
Дура ты, Лида! Даже не представляю. Пойди, поставь чайник, сказал он, взяв пульт и отвернувшись. И завари в нормальном сосуде, а не в этом старом термосе!
***
К концу зимы на землю выпал скудный, словно крошка из пенопласта, снег. На стол Белозёрцевой легло ответное письмо от матери Василенко. Варвара, порезав конверт, поранила палец.
«Мама, здравствуй! писал заключённый. Прости за долгое молчание, не мог собрать мысли. Ты права: год пройдёт, жизнь продолжится, но какая? Если комунибудь нужна моя писанина, то только тебе и мне. Соня читать не будет. Не заставляй её писать, ей это тяжело. А мне тяжело видеть её тяжёлой. Не ломай глаза за компьютером это лишнее. Просто складывай письма в ящик, я придёму, разберусь. Прикладываю две главы, больше не могу вес конверта ограничен. Писать здесь слишком тяжко».
В конверте лежала стопка тонких почти прозрачных листов. Нужно ли их проверять по инструкции? растерялась Варвара. Но она не стала спрашивать, а спрятала их обратно в конверт, а сам конверт, покраснев, сунула в сумку. Авось, день задержки никто не заметит. Так у заключённого появился первый тайный читатель.
***
Ночи Белозёрцева читала под вой зимы, запертая в тесной кухне с клетчатым абажуром. Перед ней стоял термос с чаем на случай, если увидит Николая, можно будет сослаться на больное горло. Горло действительно болело, но сильнее болела душа, тревоженная записками незнакомого человека.
Рукопись Василенко захватывала её. В ней герой, Пётр Васильевич Андреенко, описывал свою жизнь, в том числе происшествие, изза которого оказался в колонии. Описания природы были живыми, будто автор шёл рядом с Варварой вдоль железной дороги, мимо леса и разбросанных путевых будок. Когда Пётр возвращался в детство, Варвара вспоминала свои дачные каникулы, мамин чай на веранде, пирожки Они видели мир одинаковыми глазами, принимая его несовершенство с горечью. Язык был ясен, без ошибок, а красная ручка, зажатая в пальцах, висела над строкой.
«Можно ли вернуться в прошлое? спросил Пётр, измеряя шагами узкое пространство между решёткой и дверью камеры. Глупый вопрос! Стоит ли думать о нём? Пережёвывать ошибки? Винить себя в том, что изменить уже нельзя?» задумалась Варвара, отложив листок. «А если ничего уже не изменить, откуда берётся эта тоска? Почему храним вещи из прошлого, разрывая сердце, держась за напоминание о быстротечности бытия?» перевела взгляд на термос, где остывший чай уже стал бледным.
Собрав листы, она возвращала письмо в стопку проверенной корреспонденции и ждала новых страниц. Недели шли одна за другой, зима отступала. Первые признаки весны дрожащие сосульки у углов колонн появились и в рукописи, и в реальной жизни. Повествование разрасталось, словно молодое яблоневое дерево.
В одной главе возникла новая героиня:
«Она пришла домой усталая, бросила в прихожей пальто, вдела ледяные ноги в тапки. Дом был пуст, так же пусто и её сердце»
Лида, ты дома? крикнул Николай, разрезая тишину.
Да.
Что с тобой? Ты не ты в последнее время, сказал он, откусывая бутерброд. Ладно, готовь ужин.
Я уже давно не сама, тихо ответила Варвара, но муж уже ушёл.
Из комнаты доносился громко звучащий футбольный матч.
***
Мысль о побеге пришла двадцатого апреля, в годовщину маминой смерти. С утра Варвара отправилась в районный центр, сначала в церковь, потом на рынок. Водил её Володя, личный шофёр Белозёрцева. К обеду они уже возвращались, но звонок прервал путь. Володя, глядя на салон, вспомнил о важном поручении Николая. Вернулись за тяжёлым пакетом тюремных писем, который обычно доставлял почтальон. Варвара почувствовала, как сердце сжалось неужели её раскрыли?
Письма теперь приходили дважды в неделю. Роман о Василенко набирал обороты, приближаясь к кульминации. Однажды Варвара оставила стопку листов на кухонном столе. Николай заметил их? Как объясниться?
Но её тревога была иной. При заносе пакетов в квартиру вдруг повеяло ландышем. Тонкая ароматная волна коснулась щёки Варвары и исчезла. Тапки стояли носками к двери, а дверь ванной была приоткрыта, полотенце валялось на полу. Николай вышел, свежий и довольный, завязывая галстук.
К Семибратову вызвали, сказал он водителю, стоявшему у порога. Сейчас поедем.
Ты опять в трудах, как пчела, ласково проговорил он, чмокнув её в щёку. Что празднуем? спросил, глядя на тяжёлый пакет.
Маме четыре года, вырвала Варвара, застряв в дверном проёме.
Понятно, вечером буду.
Дверь захлопнулась. Варвара ощупывая стену, пошла в спальню. Широкая кровать, покрытая атласным покрывалом, стояла, словно памятник их чуждой брачной жизни. Она открыла верхний ящик, где лежала блестящая заколка с тонкой каштановой нитью.
Всё так и было намёки, взгляды дежурных, а она, Варвара Белозёрцева, упорно не замечала их, считая себя выше тюремных сплетен. Но в её душе не было ни обиды, ни ревности, ни горечи. Мысль об измене была одновременно отталкивающей и облегчённой теперь у неё появился повод уйти. Куда?
Куда теперь? думала она, у окна. Дома никого не ждёт, но дом был, хоть и далёкий, и этого достаточно, чтобы к нему стремиться. А здесь лишь временное общежитие для отчуждённых, оторванных от мира людей. Одно слово колония.
За что же она держалась все эти годы? За статус замужней женщины, за надежду иметь детей, за расстояние в тысячи вёрст, оправдывающее её отсутствие? За чувство вины перед матерью, к которой приехала лишь за день до смерти? Всё оказалось лёгким, как картон.
***
В день объявления амнистии на стенде колонии вывесили списки освобождаемых. Среди них нашёлся Василенко А.П. Срок сократиВ тот же день, когда её билет в Суздале зажёгся в руке, Варвара, прощаясь с термосом, вышла из колонии навстречу новому рассвету.
