В далёкие годы, когда ещё слышались крики петухов над полями, вспоминаю я историю о двух женах, о том, как судьба крутит свои колеса над простой деревушкой.
Неродящаябаба уже не баба, а лишь полбабы, говаривала свекровь, и я, Злата, лишь горько усмехалась, глядя в пустоту.
Не слушай её, резко вмешалась полуглухая соседка Шура, Бог знает, что творит. Тебе ещё рано рожать, ибо он всё предвидит.
Как же ты, Шура, видишь? спросила я, слёзы катились по щекам. Пять лет мы жили в этой земле, а ребёнка всё нет. Мы молчали, пряча боль в сердце, пока я не вернулась в родную деревню, десять саженей от могилы матери, чтобы посидеть с древней соседкой, полуглухой, но полной мудрости.
Понимаю, сказала она, но не мы ищем детей, а они ищут нас. Терпи, дочурка.
Собаки лаяли, воробьи щебетали, но привычные звуки деревни уже давно исчезли. Деревня Заимка в Ивановской области почти умерла, склонившиеся избушки к реке кланялись ей, будто отдавая последний поклон.
Я пошла домой к мужу, в село Ильинское. Нужно было уйти из Заимки к рассвету, ибо я боялась ночных теней леса детский страх, от которого не отрвёшься.
Шесть лет назад я осталась одна: отец погиб в войне, мать умерла в юности, и я, без родных, пошла работать дояркой в колхозе. Именно в июнь того года я встретила Николая Петровича, когда мне было семнадцать. Я бегала к ферме с радостью, хотя руки от дойки сначала болели.
Однажды утром на дорогу обрушился косой дождь, небо затянуло тяжёлой тучей, всё вокруг стало казаться наклонённым. Я укрылась под навесом у леса, потягивала мокрые косы, когда сквозь дождь увидела парня в клетчатой рубахе и штанах до колен. Он подбежал, улыбнулся:
Вот подарок! Я Николай, а ты кто?
Я замерла, сердце бешено билось в темноте. Он пошутил:
Тебя громом оглушило? Или молчишь от природы? сказал он, пытаясь подойти ближе, но держась на расстоянии. Холодно? Не согреешься? продолжал он, пока не представился, что работает в МТСе.
Шутки превратились в настойчивость, и я, испугавшись, бросилась бежать, пока дождь хлопал по голове. Я проскочила лес, чувствуя, как хмурый лес притаил меня в своих ветвях.
Позже Николай стал подменным скотником, пришёл ко мне в деревню, и я впервые ощутила, как его ухаживания заставляют моё сердце дрожать. Вскоре мы поженились, хотя я мало представляла, что меня ждёт в доме мужа и в чужой деревне. Свекровь оказалась строгой, но я, будучи трудолюбивой, старалась не падать духом, хотя упрёки её часто резали меня как нож.
Годы шли, но ребёнок так и не пришёл. Свекровь громогласно обрушивала на меня: Ты порочная, неродящая уже не баба, а полбаба! Где же наш дом без внуков? Я плакала в плечо Николаю, он отчитывался перед матерью, а та лишь крутилась, пока я ставила перед ней миску.
Я не теряла надежды: ходила к фельдшеру, тайком к батюшке в соседнее село, варила отвары, которые, как сказали, помогают бездетным. Жизнь шла своим чередом, дом Никифоровых был не богат, но в послевоенные времена хоть чтото держало нас на плаву.
Однажды утром Николай принес полмешка сырого зерна, а мать крикнула: Ой, Коля, не надо! но он успокоил её, сказав, что всё тяжело, а не только он один тянет. Я уговаривала Николая не ввязываться в такие дела, но он всё равно тайком привозил остатки со среды.
Ночи я не спала, сидя в темноте без лампы, ждя мужа. Однажды я нашла его одежду, шапку, резиновые сапоги и плащ, вышла в пронизывающий ноябрьский ветер, который, будто бы, отгонял меня к краю села. Я нашла старый овин, где, слушая шум дождя, услышала женский смех. Я подумала, что это Николай, но голос принадлежал девушке из соседней деревни Катерине, работающей со мной на колхозе.
Катерина была когдато весёлая и громкая, мечтала уехать в город, но теперь её радость угасла. Говорили, что её сердце отдано мужу, но я не могла представить, что её возлюбленный тот же Николай, о котором я мечтала.
Я стояла у овина, слыша, как дождь то заглушает, то доносит голоса. Катерина, улыбаясь, сказала, что будет ухаживать за моим внуком, если я позволю. Свекровь, плача, просила меня решить, кто будет воспитывать ребёнка. Я, тяжело вздыхая, согласилась, и мы расстелили солому у печи, превратив её в постель для малыша, как будто бы бережно укрывая его от холода.
Зимы становились всё короче, а свекровь болела, и в эти холодные дни хозяйство легло на мои плечи. Катерина, несмотря на всё, стала помогать, иногда защищая меня от строгой старушки. Я часто смотрела из маленького окна на белый лес за рекой, вспоминая маму, которая бы осудила нашу «двухжёнскую» жизнь. Но я шла дальше, даже когда в деревню привезли ребёнка из роддома мальчика, названного Егоркой.
Я держала его на руках, чувствуя, как боль в сердце усиливается от того, что не я принесла его в мир, но в тоже время он стал моим спасением. Егорка рос, ползая к мне, целовал меня в щёки, и я, как мать, не могла не любить его. Катерина же иногда становилась строгой, но я понимала, что её собственные мечты о городе и свободе оттолкнули её от ребёнка.
Вскоре в селе построили новые дома, пришли подменные доярки, и одна из них, Вера, удивилась, услышав про мою «двухженскую» историю. Она советовала уйти, но я ответила, что где бы ни была, здесь моё хозяйство.
С наступлением весны я готовила пироги, а Катерина, раскрасневшись, вернулась к нам, угощая всех. Свекровь, втирая в меня свою вину, говорила, что внук нужен, а я молча резала тесто, думая, как же всё сложилось.
В один из дождливых дней я решила бросить всё и отправиться в Иваново, где наборили ткачих. На станции меня ждал седой мужиктямщик, который, увидев меня, предложил возить меня на телеге. Он дал мне две десятирублевые облигации, как прощальный подарок. Я, прощаясь, шепнула ему: «Прощай, прошлое». И, уйдя, почувствовала, как тяжесть прошлой жизни отваливается.
Утром пришёл поезд, прокричал своё прибытие, и я, держась за стул, отправилась в новое будущее, полное надежд, но и горечи прошлых лет. Я помню, как в тот вечер, глядя в окна своей старой избы, слышала шёпот ветра и думала, что жизнь как речка: то тихо, то бурно, но всегда движется вперёд.
