Тебя помнишь?
— Мам, ты не рассердишься, если я завтра домой уеду? — спросила Алевтина, когда Вероника вернулась из больницы.
— Может, останешься ещё на день?
— Я и так вместо двух дней три провела. Дома Женя с Мишкой одни, ждут.
— Ладно, поезжай, дочка. Спасибо, что приехала. Зря я тебя оторвала. В котором часу поезд? Я бы проводила.
— Не надо, мам. Отдохни лучше. Сколько крови из тебя отцов выпил, а ты за ним ухаживаешь, в больницу бегаешь.
— Что за речи? Это же твой отец. Как же не заботиться? — возмутилась Вероника.
— Он никогда мной не интересовался — ни уроками, ни оценками. Отец был, а вспомнить нечего. Вот интересно, заболела бы ты, он так же хлопотал бы вокруг? — горячо спросила Алевтина.
— Вряд ли. Но я делаю это не только для него, но и для себя. За всё ведь ответ держать придётся. Он болен, нуждается.
— Ты про ответ на Страшном Суде? Накорми голодного, посети больного…
— И это тоже.
— Вечно он был эгоистом. Тебя ни во что не ставил. Всю семью ты на себе тянула: работа, стирка, уборка. А он чуть чихнёт — сразу на больничный. Ты хоть раз отлеживалась? Всё на ногах переносила. А он — чуть что, сразу в постель.
— Что ты злишься? Мы, бабы, к труду привычные, терпеливее мужиков. Хозяйство — наше дело. Поможет муж — хорошо, нет — сама справлюсь. Разве у вас с Женей не так? — Веронике разговор не нравился.
Да, Николай не был примерным мужем, но и не худший из отцов.
— Неужели ты всё забыла? Простила его?
Вероника пристально взглянула на дочь.
— Лёля, это было давно, столько воды утекло. Не сразу, но простила.
— Утекло, как же. Не забыл он её, опять к ней рванул.
— Это болезнь. Что вчера было — не помнит, а старое — в деталях вспоминает. Да и ушёл не к ней, а к своей молодости. Увидел — не узнал, испугался, даже адрес забыл. Она решила, что он с ума сошёл. Хорошо, что не в психушку сдала, а ко мне привела.
— Наивная ты, мама. Увидела, что он дряхлый, с памятью плохо, — вот и отправила к тебе. Больной ей не нужен. Пусть бы сама возилась, бульоны варила. Поняла бы, почём фунт лиха. А в молодости, когда здоровый был, чуть не увела! — вспыхнула Алевтина.
Вероника вздохнула.
— Но не увела. К чему старое ворошить? Осуждать легко. Ты думаешь, не стоило прощать? Кому бы от этого легче стало?
У меня тоже мысли такие были. Вот представь: не простила бы, остались мы с тобой вдвоём. Я учительницей работала, копейки получала. Жили бы впроголодь, но гордые, да? Тебе тогда двенадцать было. Возраст трудный. Ты грубила, твердила, что тебе не повезло со мной — у всех мамы как мамы, а у тебя училка.
Говоришь, отец к тебе равнодушен был. Но ты же его боялась. Признайся? Без него я бы с тобой не справилась.
Время тогда лихое было. В магазинах — пусто. А ты то платье новое просила, то сапожки.
Отец деньги зарабатывал, не спился, как иные. Ты и в музыкалке училась, и в танцах. На каждый выход — новый костюм. Дорогое удовольствие. Не прости я его — разве было бы у тебя всё это?
Он, между прочим, тобой гордился. Когда в конкурсах побеждала, всем хвастался.
— Мам, я не оправдываю его. Хочу, чтобы ты взглянула на всё иначе. Думаешь, твой Женя другой? Редкий мужик на сторону не косится.
Измена — она разная бывает. Иной в мыслях сотни раз изменял. Стоп, я думала, ты ничего не помнишь. Мы ведь об этом не говорили.
Алевтина опустила глаза.
— Ты сама сказала, что мне двенадцать было. Не всё понимала, но слышала. Боялась тебе сказать, расстраивать не хотела.
— Знаешь, мои родители воспитывали меня строго. Отец — полная противоположность твоему. Ни я, ни мать без его слова шагу ступить не смели. За каждую копейку отчитывались. Ни цветов, ни подарков — пустая трата, говорил.
Дневник проверял, за двойки — ремнём. Вечером гулять не пускал. Однажды одноклассник зашёл — он его за шкирку и вон. До замужества ни с кем толком не встречалась.
С отцом твоим в кино тайком ходили. Когда предложил — сразу согласилась. Не то чтобы любила… Внимание за любовь приняла. Но это был шанс вырваться из-под отцовской пяты.
Замуж бы не отпустил, если б не мать. А ты говоришь — отец не интересовался. У тебя свободы куда больше было.
Я у матери спрашивала: почему терпит? «Не пьёт, не бьёт, не гуляет — а характер перетерпеть можно». Вот и я терпела. Развелись бы — а дальше что? Вышла за другого — мог оказаться хуже.
Потом о тебе думала. Боялась, с отчимом будет тяжелее.
— Ты мне никогда этого не рассказывала, — смягчилась Алевтина.
— Что до неё… Красивая была. Мужики так и вились. Твой отец — не исключение. Сейчас-то он дряхлый, а тогда — статный. Она его мертвой хваткой взяла. Ушёл, две недели у неё жил. Как я страдала… А вернулся.
Детей у неё не могло быть, аборты загубили. Да и не только поэтому. Рядом с ней — а мужики так и липли. Сказал потом: или с ума сойду от ревности, или её прибью.
Помнишь тётю Катю? Муж у ней невзрачный был. То ли подрался, то ли на работе травму получил — инвалидом стал. Она вкалывала, а он дома с детьми сидел, борщи варил. Жаловалась, что перестала видеть в нём мужчину, завидовала мне.
— Всё познаётся в сравнении, — задумчиво сказала Алевтина.
— Выходит, что так.
— Прости, мам. Я не с той стороны смотрела.
— Врач говорил: побег из дома — стресс, болезнь ускорил. Беречь надо от потрясений. Да как? Не знаю, что ещё вспомнит. Ладно, поздно. Тебе завтра рано, да и я устала. Чаю попьём — и спать.
Утром дочь уехала. Обнялись на прощание — Вероника не помнила, когда они были так близки. Алев— А ты помнишь меня? — прошептала Вероника, глядя на потускневшую фотографию в рамке, и вдруг почувствовала, как тишина квартиры ответила ей тёплым, знакомым дыханием прошлого.
